Антиобщественное телевидение

Разговоры об «общественном телевидении» и «общедоступном канале без цензуры» вызывают у меня изумление и злость. А существующие каналы - они что, антиобщественные?
В одном старом анекдоте рассказывалось об открытии в городе N модного аттракциона. Посетитель заходит в темную комнату и слышит команду: «Сядьте на стул, закройте глаза». Ему на голову что-то падает - «плюх!». Звучит вопрос: «Угадай - что?» Он в негодовании восклицает: «Да это же дерьмо!» - «Призовая игра: плюх-плюх-плюх».
Эту немудреную историю поведал мне друг - я как раз рассказывала ему, как в течение недели старательно смотрела телевизор. У нас дома аппарата нет уже давно. Иногда я вижу краем глаза что-то у родителей и соседей, что-то ловлю в записи, в основном сериалы и концерты, но это не «целостный опыт». После выборов я стала задумываться о телевизоре чаще - а что чувствует «другая страна»? Вдруг всплыли воспоминания о том, какими интересными были программы конца 80-х - начала 90-х. Вдумайтесь - ведь тогда мы смотрели их почти все, а сейчас в моей «творческой тусовке» это вообще не принято. А вот подруга-жена бизнесмена недавно наоборот рассказывала, что тиви - это фон их жизни, и именно поэтому, как она считает, муж с коллегами строят некрасивое, «просто чудовищное» жилье, хотя покупатели, мол, уже хотят другого: «Понимаешь, эта среда - людей дела - она другая. Им некогда задумываться о нюансах, вчувствоваться в красоту. И этот садизм, которым все пронизано в телевизоре, явно продвигаемый подход «мы зарабатываем на вас наиболее простым способом» не могут не влиять». В общем, решила я поисследовать вопрос. Заодно и отпуск подоспел - в отеле, где ловится Первый канал.
Французский фотограф Гарри Груйер в начале семидесятых провозгласил себя «репортером из спальни». Он был «заинтригован властью телевидения», поэтому занялся его исследованием - включал программы в самых неожиданных местах и снимал их на пленку. Итог - проект «TV shots», что-то на грани сюра и репортажа, погружение в мир ощущений, возникающих «у ящика». В общем, я пошла вслед за Груйером - правда, мгновения не останавливала, а просто врубала TV в разное время и смотрела не менее часа. Меня интересовали возникавшие чувства - что это: интерес, отвращение, нейтральность? Параллельно я иногда посматривала, что в этот момент идет в других странах - на английском, французском, итальянском, немецком, чешском, турецком и американских каналах.
Первым делом на Первом я наткнулась на программу, в которой «звезды» в кромешной тьме узнавали на ощупь предметы. Среди последних - аквариум, кишащий червями-опарышами, и свежеотрезанная свиная (спасибо, не человечья!) голова. Потом попался зажигательный сериал из жизни проституток. Какая-то девушка по сюжету становилась надзирательницей в публичном доме: путаны норовили работать налево, мадам это дело контролировала, возникали разные коллизии и поворотцы. В следующее мое «экспериментальное включение» в прайм-тайм как раз начиналась программа Андрея Малахова. Она строилась как очная ставка друзей изнасилованной девушки и родственников насильников, с попутным перетряхиванием вагонов грязного белья всех, включая жертву. Дальше была «Давай поженимся» - ее ведущие лихо оскорбляли участниц. Причем «Пусть говорят» и «Давай поженимся», как оказалось, выпускали на арену каждый вечер. Также я наткнулась на программу Елены Малышевой, в которой обсуждались «непростые вопросы», например, «прилично ли пукать во время оргазма». Там изумили наглядные пособия вроде гигантского языка, который чистили щеточкой, - тем, что они, в общем-то, ничего не добавляли к словам «экспертов» и ничего толком не объясняли. Были еще какие-то передачи про аварии и убийства.
Собственно, это было все. Мра-а-ак. Нет, пару раз я случайно набредала на сериалы - скучноватые, но достаточно приличного качества, но общего настроения они как-то не меняли. Один из них, о военном городке и советских подводниках, был пронизан ностальгией по 70-80-м. Попадались и новости - ощущения от них один в один соответствовали известной сетевой пародии «Шаблон новостей Первого канала» (а я думала, это художественное преувеличение!). Венцом всему была повторяющаяся реклама «Первого в отелях мира» - сценки с зазомбированными людьми: невеста плачет, а жених, не обращая на нее никакого внимания, глядит в телеящик; дети дерутся, а родители сидят и не отрываясь глазеют на экран; вокруг двух предпринимателей летают купюры, а они, не замечая ничего, смотрят Первый.
Определить ощущения удалось не сразу. Сначала возникло чувство онемения и какой-то оглоушенности. У меня просто не было слов. То есть вот мы тут спорим о нюансах каких-то моральных позиций в статьях на «Опенспейсе», а в это время - там - люди явно утратили базовые навыки различения добра и зла. И ладно бы только политическая цензура, но это липкое чувство - «оно» - было везде. Мне не хочется говорить банальности - например, что на таком фоне борьба с «кощунством» и «пропагандой гомосексуализма» выглядит, мягко говоря, не про то. Или что телевизор как один из символов российской власти визуализирует основную схему: послушные в идеологии обретают вседозволенность в моральной сфере. Причем поразительно, но это никто и не собирался скрывать - все было явленным, зримым, без прикрас. Но давайте обратим внимание на более тонкие моменты.
Во-первых, удивляло противопоставление стерильного поля политического и замусоренного пространства за его пределами. В новостях часто показывали «лидеров нации». От их потусторонне-строгого вида пробирал мертвенный холод - люди без качеств. Бесцветная подача зарубежных событий, особенно при сравнении с новостями других стран, оставляла ощущение: вещание идет из герметично запаянной консервной банки, из которой неохота выглядывать в окружающую среду. Один раз я наткнулась на живую программу, полную ироничных комментариев по поводу мировой политики, но оказалось, что я перепутала канал: это русскоязычные новости израильского телевидения. Информация о государственных лидерах была мягкой, бережной, в ней отсутствовали любые раздражающие моменты. Так излишне тревожная мать-наседка оберегает своего ребенка, и это был полнейший сюр с учетом имиджа повышенной альфа-самцовости этих самых лидеров. По контрасту, все то, что происходило за пределами новостей, было полно опасностей. Вас от них не только не оберегали, но постоянно расковыривали восприятие до самого мяса; наверное, в процарапанные ходы сподручнее было потом закапывать политинформацию.
Во-вторых, там почти не было, собственно, современности. Новости говорили со зрителем на языке брежневского времени, а остальная, львиная часть телепрограмм как будто втянула в свое символическое пространство ту самую атмосферу «лихих девяностых» (помните резиновые члены на самых видных местах на Арбате?) Парадокс: их, как внушал телевизор, и победила путинская стабильность. Но ощущения победы не появлялось, а приходило чувство застревания в прошлом: бедность языка, пустота информационного поля и набор клише создавали провал в том месте, где находится 2012 год. Что такое сама эта «стабильность», что отличает ее от времен Брежнева-Горбачева-Ельцина - все это было как-то неясно. Этого, кстати, не было в те же девяностые, когда вседозволенности улиц противостояли пытавшиеся поднимать самую разнообразную проблематику телепрограммы вроде ток-шоу «Я сама» Юлии Меньшовой. Теперь же все наоборот - поле стабильной жизни, говорят, появилось, но оно не визуализировано, не дано в ощущениях, а значит его вроде как нет. Закрадывалась даже крамольная мысль: может быть, телевизионщики ведут подрывную работу?
И, наконец, поражало отсутствие пространства повседневной жизни. Я не имею в виду художественную ее подачу в сериалах или игровую в ток-шоу. Но вот, к примеру, переключившись на какой-то из иностранных каналов, я сразу же попадала на что-то вроде психологического минисериала «Дом маленьких сорванцов» (The House of Little Terrors). В нем отчаявшиеся семьи с младенцами приезжали на несколько дней в загородный дом к психологу. У каждого из ребятишек была какая-то проблема: один не хотел засыпать, второй страдал плохим аппетитом, третий постоянно устраивал истерики. Психолог наблюдала за происходящим, а затем начинала показывать, что за механизмы стоят за поведением малышей. Так, например, у мальчика-истерика оказался сильный, лидерский характер и при этом возбудимая психика; его недостаточно было успокоить, но нужно было провести тонкую работу: с одной стороны, твердо показать ему семейную иерархию, в которой он не занимает пока места главного, а с другой - постараться не сломать его, потому что в дальнейшем он сможет быть опорой для самой семьи.
Тут же я вспомнила, как несколько лет назад вдруг обнаружила, что наша «Снимите это немедленно», хотя и является калькой с английской прародительницы «What Not To Wear», но, видимо, преследует диаметрально противоположные цели. Наши ведущие концентрировались на «как не правильно», часто самоутверждаясь за счет участниц; у англичанок я вдруг обнаружила много сопереживания, желание не просто изменить героев, а дать им преодолеть то, что, возможно, мучает их уже давно. Там были тематические передачи - скажем, для «бывших мам-тинэйджеров». У многих рано родивших женщин оказалась одна и та же проблема - в заботах о детях они как будто не дали вырасти какой-то своей женской части, а одеваться продолжали в стиле «юное дитя 32 лет». И вот через одежду их бережно учили, как «подрастить» эту важную сторону «я».
Это была самая обычная жизнь, с которой сталкивается каждый из нас, вот ведь какая штука. Но ежедневные заботы не тонули в безысходности - телевизор помогал искать решения. И обращено это было ко всем - к образованным и не очень, к знающим психологию и к тем, кто впервые о ней слышал. Знаете, а ведь это и есть то самое «общественное телевидение», каким мне бы хотелось его видеть, и оно явно противоположно тому, о котором говорил президент Медведев. То, другое создается для тех, кто «интересуется политической жизнью, общественной жизнью, - для политического класса, как это принято говорить». То есть социальное предполагается превратить в еще одно развлечение «элиты», в резервацию для «шибко умных» и «высоколобых», куда уже поместили культуру. Но ведь в переводе с древнегреческого pi;omicron;lambda;iota;tau;iota;kappa;?sigmaf; - это не какая-то огороженная область, в которой небольшие группы узурпировали право на общее, а всего-навсего «принадлежащее гражданам».
А еще я задумалась о том, что когда-то интеллектуальная прослойка перестала смотреть телевизор, потому что ей было тяжело. Это было знаком вытеснения из общественного пространства - и это было, пожалуй, больно. Но потом почему-то в голове у многих произошел странный сдвиг, и то, что ты не смотришь телевизор, стало символом элитарности: ты - «небыдло». Так «творческие люди» потеряли контакт с остальными, возможность раскрывать им культуру - и получать в ответ возможность подпитываться силой всего общества. Они, в очередной уже раз, приняли это за подтверждение особого статуса, в то время как на деле их кастовая выделенность была знаком насилия над расколотым полем всеобщего, в котором «самых умных», «интеллихЭнтов» согнали в небольшие гетто. У нас, например, так и не сложилось поля общедоступной культурной критики; рецензии в газетах о фильмах и спектаклях, выставках и книгах часто ведутся из позиции зашкаливающего самомнения, в попытке отсечь «простецов». Сравните с дореволюционной российской критикой или каким-нибудь современным «Гардианом», которые умеют говорить о сложном просто, создавая атмосферу дружелюбной сопричастности читателя материалу.
Я убеждена, что пресловутому «массовому зрителю» нужно все то же самое, что и «элитарному» - качественные передачи и отличная работа профессионалов. Возможно, пришло время понять, что тоскливость многих телепрограмм о культуре «для избранных» и низкосортность ширпотреба «для большинства» - это просто две стороны одной медали. Научиться чувствовать боль от изоляции. Сопереживать тем, кто не имеет возможности или навыков отгораживания от телевизионных помоев. И видеть социум как единое культурное и политическое место встречи. Ведь, по сути, объединяющего нас гораздо больше, чем разъединяющего. Желание вырастить детей хорошими людьми, любовь к своей стране, стремление жить честно и по совести - это и есть та основа, которая должна лежать в сердцевине СМИ как общественного пространства, большого и разнообразного, которое нам только предстоит создать и за которое стоит бороться.